Полина ("Рославлев")

Смотри также Литературные типы произведений Пушкина

— Княжна. "Являлась везде; она окружена была поклонниками. С нею любезничали; но она скучала, и скука придавала ей вид гордости и холодности". "Это чрезвычайно шло к греческому" (правильному и смуглому) ее "лицу и черным бровям". "В ней было много странного и еще более привлекательного". У нее были "необыкновенные качества души и мужественная возвышенность ума". Скромная и молчаливая, П. "чрезвычайно много читала без всякого разбора". "Французская словесность от Монтескье" до романов Кребильона была ей знакома. Руссо знала она наизусть и "была без памяти от m-me de Sta?l". "С трудом разбирала русскую печать и, вероятно, ничего не читала, не исключая и стихов, поднесенных ей московскими стихотворцами". Но когда за обедом в честь m-me de Sta?l дядя "из уважения к иностранке вздумал смеяться над русскими бородами, П. назвала его старым шутом". Во время нашествия Наполеона занималась одною политикою, ничего не читая, кроме газет, Ростопчинских афишек, и не открывала ни одной книги". Целые часы проводила она, облокотясь на карту России, рассчитывая версты, следуя за быстрыми движеньями войск, и "жадно слушала суждения пленного француза (Синекура), основанные на знании дела и беспристрастности". К окружающему обществу, "к светской черни" П. относилась с негодованием и презрением. За обедом, данным ее отцом в честь m-me Sta?l, была "в отчаянии: ни одной, мысли, ни одного замечательного слова в течение целых трех часов. Тупые лица, тупая важность!" "Что могли понять эти обезьяны просвещенья?" — отзывается П. о русском обществе. "Когда m-me de Sta?l "кинула" каламбур", лицо П. "пылало и слезы показались на ее глазах". Когда же "гостиные наполнились патриотами", "гонителями французского языка" — "такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения". "Она всюду "нарочно говорила по-французски; за столом, в присутствии слуг, нарочно оспаривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности Наполеоновых войск, о его военном гении", была в восхищении от графа "Мамонова" и о его "патриотических пожертвований". В обществах "злословили", будто m-me de Sta?l — шпион Наполеона, а П. "доставляла ей нужные сведения". "Как я ее люблю! Как, ненавижу ее гонителя!" (Наполеона), — говорила сама Полина. Когда же "спешили укорить ее в приверженности ко врагу отечества, П. презрительно улыбалась". — "Дай Бог, чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю!" — отвечала Полина: "Для некоторых людей, — сказала она жениху, — и честь, и отечество — все безделица. Братья их умирают на поле сражения, а они дурачатся в гостиных. Не знаю, найдется ли женщина, довольно низкая, чтоб позволить таким фиглярам притворяться перед нею в любви". Но "дерзость" Алексея, с которой он ей ответил: "Знайте, что кто шутит с женщиною, тот может не шутить перед лицом отечества и его неприятелем", ей понравилась. На замечание подруги ("женщины на войну не ходят, и им дела нет до Бонапарта") "глаза" П. "засверкали": "Стыдись, — сказала она: — разве женщины не имеют отечества? разве нет у них отцов, братьев, мужей? разве кровь русская для нас чужда? Или ты полагаешь, что мы рождены для того только, чтобы нас на бале вертели в экосезах, а дома заставляли вышивать по канве собачек? Нет! Я знаю какое влияние женщина может иметь на мнение общественное". "Я не признаю унижения, к которому присуждают нас". Она вспоминала Шарлотту Кордэ, Марфу Посадницу, княгиню Дашкову. — "Чем я ниже их? Уж, верно, не смелостию души и решительностию", — говорила П. Ненависть ее к Наполеону была так сильна, что она "объявила о своем намерении уйти из деревни, явиться в фр. лагерь, добраться до Наполеона и там убить его из своих рук". Подруге "не трудно было убедить" Полину "в безумстве такого предприятия, но мысль о Шарлотте Кордэ долго ее не оставляла.

"Москва взята!" "Благородные, просвещенные французы" "ознаменовали свое торжество достойным образом. Они зажгли Москву", — говорит она Синекуру, но узнав, что сами "русские зажгли Москву", П. не могла "опомниться". — "Если так... — сказала она, — о, мне можно гордиться именем россиянки! Вселенная изумится великой жертве! Теперь и падение наше мне не страшно — честь наша спасена; никогда Европа не осмелится уже бороться с народом, который рубит сам себе руки и жжет свою столицу". Когда же она узнала об отступлении Наполеона и о геройски сожженной Москве, П. с видом вдохновенным сказала подруге: "Твой брат... не в плену — радуйся: он убит за спасение России". В убитом женихе (Алексей), в которого она "не была влюблена", которого считала "препустым человеком", П. видела теперь "мученика, героя".

Критика: По мнению Венгерова, "в ряду прекрасных женских образов, нарисованных Пушкиным", образ Полины достоин "самого пристального внимания". "Полина не террористка, не Юдифь и не Шарлотта Кордэ уже по одному тому, что она своего намерения не привела в исполнение. Подруге "не трудно было убедить (Полину) в безумстве такого предприятия". Настоящую Шарлотту Кордэ никто не убедил. Пред нами, следовательно, лишь настроение. Но как настроение, замысел Полины несомненно чрезвычайно знаменателен. Он показывает, какой остроты достигло в ней напряжение гражданского чувства. "Полина — эта прямая родоначальница позднейших героинь русской общественности — всем своим существом говорит нам, что, по мнению Пушкина и женщина должна принять участие в устроении судеб родины". [Венгеров, "Пушкин", т. ІV].